«Мама! Ма-моч-ка! Я не хочу умирать!..» – страшный детский крик режет слух, болью проходит через сердце. Столько лет прошло после войны, но и сейчас часто просыпается Константин Алексеевич Сакович в холодным поту.
Сейчас он больной и немощный. Уже несколько лет ноги перестали его слушаться и глаза перестали видеть. Он сидит в инвалидной коляске. «Я тебя, внученька, совсем не вижу, – говорит дедушка Константин, – но отчетливо вижу ту страшную картину, вижу свою сестричку, лежащую в лужи крови. Всё вижу, как сейчас. Мне кажется, что и после смерти эта картина будет со мной». Слёзы катятся по исстрадавшемуся лицу моего собеседника.
Еще в детстве дедушка Константин не раз рассказывал про войну, про то, что это самое страшное зло на земле. Не думал и не гадал мальчик, что и ему придется изведать все ужасы этого кошмара, да еще и остаться единственным свидетелем, последним…
Студеный февральский день. С самого утра небо заволокли темные снеговые тучи. Через несколько часов разыгралась метель. Она крутила снег, завывала волком в дымоходе. Как говорится в такую погоду хороший хозяин и собаку не выгонит во двор. Но зима не была преградой для фашистских извегов. Вот и в тот февральский день 1943 года они ехали в деревню Плищицы, чтобы расправиться с семьей Алексея Саковича за его связь с партизанами.
Вспоминает соседка Саковичей Софья Омельянчук:
«Мне тогда было лет двенадцать. Мой брат в тот день шил маскхалаты и шапки-кубанки для партизан. Вдруг он закричал: «Полиция!» Отец быстро схватил шапки с красными лентами и полез на чердак. Я посмотрела в окно и увидела, как со двора Саковичей повели корову, лошадь, понесли кроликов. Смотрю, к нам идет кат-полицай. Был он родом из Воловля, и его все очень боялись. Не одну человеческую жизнь он загубил. Брат побелел, как полотно. Мы подумали, что нас тоже идут убивать. А он попросил у нас шнурок, потому что оторвался ремешок от винтовки – так он лютовал у наших соседей. Когда полицаи поехали, я снова посмотрела в окно да как закричу: “Дом Саковичей горит!”»
Я всматриваюсь в незрячие глаза Константина Алексеевича и вижу, как ему тоже тяжело продолжать разговор. «Семья тогда у нас была большая: дед с бабушкой, отец, я, еще два брата и мачеха с двумя девочками. В те военные годы мужчины по очереди дежурили в каждой деревне, чтоб передавать людям, если будут ехать немцы или полицейские. Моему отцу связной из Дрогичина передал: немцы хотят уничтожить всю его семью. Кто-то донес в немецкую комендатуру. Но отец пожалел оставлять семью. Когда из Брашевичей прибежал дежурный и сказал, что полицаи собираются к нам, старший брат вскочил на лошадь и помчался в лес. Остальные убежать не успели. Как сейчас вижу перед собой лицо воловельского полицая. Он схватил отца и начал страшно избивать. Мы все закричали. Потом они вывели его в сени и там издевались как хотели. У меня внутри всё горело огнем, зубы стучали. Мне казалось, что я откушу язык. Я лежал за печкой, но слышал, как полицай кричал: «Отдай оружие!» Ничего не добившись от отца, они привели его снова в дом и расстреляли на наших глазах. От страха я накрылся одеялом с головой. Бабушка упала на колени перед иконами и начала молиться. Потом давай просить: «Пожалейте детей, деток пожалейте! Они ни в чем не виноваты. Лучше меня убейте, старую!»
Но немецкие прихвостни никого не пожалели. Застрелив бабушку, они начали убивать детей. Мой брат Гришка сидел возле печки, жалостливо просил: «Дядечки, не убивайте меня! Дядечки!» В ответ прозвучал выстрел.
Мачеха страшно закричала. На руках она держала годовалую доченьку, рядом, обняв мать, стояла старшая дочь Нина. Мать бросилась к главному полицаю: «Володечка! Володечка! Побойся Бога, не убивай нас! Ты ж меня знаешь». (Она была родом из деревни Гурка, что недалеко от Воловля.) «Идите из дома!» – сказал он. Когда они начали выходить, раздались выстрелы, и закричала сестричка Нина: “Мамочка! Я не хочу умирать!”» Всю жизнь этот крик звучит в сердце Константина Алексеевича. Всю жизнь он не может смотреть фильмы о войне.
Голос у дедушки Константин задрожал, сделался каким-то глухим. Он долго молчит. И я хорошо понимаю его настроение. Но как бы ему не было трудно, он должен рассказать нам, живым, про ту страшную трагедию, чтоб мы не зачерствели душой, чтобы ненавидели любое насилие, чтобы помнили, какой ценой завоевано сегодняшнее мирное небо.
«Сделав свое чудовищное преступление, бандиты вышли на улицу. Слышался страшный крик моей младшей сестренки: она была еще живая. Я быстро слез с постели и вскочил в погребок под печкой, где хранилась картошка. Сидел ни живой ни мертвый, боялся, что если картошка обвалится, то полицаи могут услышать шум. Вдруг я весь похолодел – каратели вернулись в дом! Один говорит: «Добей этого зверенка, чтоб не кричал!» «Я не начинал, ты начал, ты и добивай», – отвечает другой. Изверг схватил сестричку за ноги и об косяк дверей ударил ее головой, только брызги крови полетели кругом. У меня в глазах потемнело и так стошнило, что я тоже приготовился к смерти. Слышу, снова говорят: «Тут еще один щенок был, иди, поищи, чтоб не было ни одного свидетеля». – «Надо быстрей уезжать, а то партизаны нагрянут. Дом сейчас подпалим, то и он сгорит, никуда не денется!»
Я сжался в комок. Один животный страх охватил всё мое существо. Наконец они ушли. В сенцах потянуло дымом. Я понял, что могу сгореть живым. Выскочил из погреба, а крови полный дом, и все мои родные лежат. Страх смерти придал мне силы. Да и кому хочется умирать в тринадцать лет! Я бросился в окно, стекло вместе с рамой выбил и побежал к соседям, босой, раздетый, а дом уже был весь в огне».
«Я помню, как полицейские быстро уезжали из деревни, – дополняет Софья Кононовна. Они повернули в ту сторону, где был мост, и пригрозили нам, что если мост взорван, то они его из людей сделают».
Костя рассказал соседям, что случилось с его семьёй. Он сказал, что не знает, где дед. Начали искать его. А тот, когда увидел, как начали издеваться над сыном, понял, что их всех ожидает смерть. И пошел со двора, всё время ожидая выстрела в спину. Но его почему-то не убили, а может, он, как говорится, в сорочке родился. Дед зашел к родителям Софьи и спрятался в сарае.
«Никогда не забуду то страшное пепелище, что осталось от пожара», – продолжает свои воспоминания Константин Алексеевич. Я же стараюсь не пропустить ни одного слова. Записываю и записываю. Уже полдень. Скромные мартовские лучи солнца заглядывают в окно, отблеском ложатся на мою тетрадь, светят в чистые светло-голубые глаза дедушки.
«Тебя не вижу, но вижу хорошо дорогих мне людей. Вот бабушка Марта… Как молилась под иконами, так там и лежала, а брат Гришка – в уголочке, будто хотел спрятаться от смерти. Отец лежал возле стены, а мачеха с детьми – возле самого порога. Когда мы пришли на пожарище, то лежали там их обугленные кости. От брата кусочек тела остался. Сельские женщины причитали. А я окаменел. Слёз не было. Отец Софьи складывал останки убитых и сожженных в ящик. Ящик закопали на своем огороде, а после войны перезахоронили на местном кладбище. Ночевал я с дедом у родителей Софьи Кононовны. Однажды ночью приехал брат, который убежал к партизанам. Так я с дедушкой очутился в отряде имени С. Будённого. В отряде помогал по хозяйству, пилил дрова, пас лошадей, ходил в разведку», – рассказывает Константин Алексеевич.
Перед самым освобождением в 1944 года погиб в разведке брат Сергей. В партизанском отряде молодому бойцу выдали документы, что он является партизаном отряда имени С. Будённого. Но Константин потерял документы, потому и не считался в наше время участником Великой Отечественной войны.
Но всё это не помешало Константину Алексеевичу быть настоящим патриотом своей Родины, настоящим человеком. В мирное время он один из первых вступил в колхоз, создал семью. Выбрал самую мирную профессию – профессию строителя. 39 лет проработал в строительной бригаде колхоза имени М. Калинина. Все фермы и многие строительные объекты возведены его руками.
Всегда уравновешенный, добросовестный, он завоевал уважение и авторитет среди своих земляков. Портрет передового строителя не раз был на Доске почета. На месте сожженного родительского дома Константин Алексеевич построил большой красивый дом. Везде порядок. Летом сюда приезжают внуки.
А те бандиты не ушли от возмездия. На двух судебных процессах в Пинске в качестве свидетеля был Константин Алексеевич Сакович. Первый раз судили полицая из Брашевичей. Немецкий холуй признался, что убил 18 человек, некоторых добивал о косяк дверей, особенно детей, как и сестру Саковича. Его приговорили к расстрелу. А второй выродок из Воловля удрал в другую область, сделал фальшивые документы. Но недаром говорится, что нет ничего тайного, что не стало бы явным. Одна женщина из Дрогичина, у которой он убил мужа, случайно его нашла, несомненно, не случайно, а по воле Божией. И на втором суде Константин Алексеевич выступал как свидетель. Приговорили головореза к 25 годам неволи, потому что тогда смертная казнь была отменена.
Меня так потрясла судьба Константина Алексеевича, а сейчас его безрадостная старость! Представьте, человек не ходит, а только передвигается в коляске, но еще страшнее то, что не видит и Божий свет. Уже несколько лет как ослеп. То, что ему уже не встать на ноги, было понятно и без консультации врачей. А вот глаза дедушка не проверял. Пожилая и тоже больная жена никуда его не возила. А я подумала, что, возможно, у Константина Алексеевича катаракта. И тогда можно сделать операцию, и он будет видеть. Мои предположения подтвердились. В Пинске дедушке сделали операцию, и он начал видеть. Пожилые супруги благодарили меня, а для меня лучшей благодарностью была большая радость от того, что дедушка начал видеть.
В наше время деревня Плищицы слилась с деревней Брашевичи. Здесь возвели красивые дома, где живут молодые семьи, слышен детский смех. И не знают они о той страшной трагедии, которая произошла зимой 1943 года.
Уже нет в живых Константина Алексеевича, но его память, его воспоминания живут, чтобы мы не забыли, что война – это самое страшное.
Нина ГРИЦУК, председатель Брашевичской ветеранской организации, ветеран педагогического труда,
Дрогичинский район
Оставить комментарий